Для чего сегодня нужны произведения драматурга Александра Островского? В чём состоят ключевые особенности русского юмора? Что такое клоунада и как в Театре Терезы Дуровой выстраиваются рабочие процессы? Обо всём этом в новом выпуске программы «Синемания» подробно поговорила народная артистка России, режиссёр Тереза Дурова.
С: Тереза, ваш театр долгое время носил название «Театриум». Что оно означает?
ТД: Это не столько название моего театра, сколько название самого места. Потому что в этом доме играет много разных театров, и мой в том числе. А театр наш называется, простите за скромность, Театр Терезы Дуровой [смеётся – прим. ред.].
С: К чему обязывает фамилия Дурова?
ТД: Как вам сказать… Она обязывает к тому, чтобы не подвести всех тех, кто был за мной. А это четыре поколения династии. Четыре поколения людей с гипертрофированным чувством долга, с любовью к тому, что они делают. С ответственным отношением к зрителям, которым они продали билеты.
С: Вы чувствуете, как причудливо тасуется кровь?
ТД: Она вообще очень причудливо тасуется. У меня один дедушка грузин, другой – армянин. А в общем я Дурова [смеётся – прим. ред.]. Дело в том, что после смерти моего прадеда остались только дочери. Они, естественно, вышли замуж. Дальше у этих дочерей рождались дочери. Поэтому у меня вот такое вот смешение кровей.
Я на самом деле даже не про семью и не про кровь бы тут упомянула, а скорее про генетическую память вот этих четырёх поколений. Генетическая память просто так не возникает. Она появляется, когда в семье традиции и разные истории передаются из поколения в поколение.
Бабушка, например, очень любила мне рассказывать, как они раньше жили, что с ними происходило. И вот однажды, когда мы сидели за столом и ужинали, она стала говорить о том, как какие-то животные стояли на вокзале, а немцы в это время бомбили город, и потом они взяли вокзал. И тут бабушка обратилась ко мне со словами: «Ну ты же помнишь». И я искренне ответила, что помню, потому что она так детально и подробно мне это рассказывала. Я будто действительно там побывала.
С: Тереза, в чём, на ваш взгляд, заключается особенность русского юмора?
ТД: Ну, во-первых, русский юмор – это то, что рождается очень быстро. Когда возникает какая-то ситуация, и тут же в ней рождается юмор. Может быть, это привычка такая частушечная.
С: Утром мы в газете, вечером в куплете?
ТД: Абсолютно точно. Вот эта быстрота реакции на всё, что касается жизни. Причём, вообще любой – бытовой ли, социальной. Ещё, мне кажется, в русском юморе много самоиронии. Мы никого не обвиняем. Мы в этом смысле все сами над собой и сами про себя, поэтому очень много правды.
С: Но тогда скажите, почему так часто в России смех сквозь слёзы?
ТД: Потому что это в России. Потому что мы острые и иначе не можем. Нам обязательно нужна полнота жизни и чувств. Понимаете, у нас все блюда насыщенные. И, если мы переходим на вопрос кулинарии, то в том, что мы готовим, ложка должна стоять. То есть должно быть густо. А густо в данном случае означает и слёзы, и смех. Всё это вместе.
С: То есть, на ваш взгляд, получается именно поэтому Чехов называл свои пьесы комедиями? Хотя практически никто как комедии не мог их поставить.
ТД: Думаю, да. Действительно, мои коллеги на протяжении многих лет пытаются сделать так, чтобы мы посмотрели «Три сестры» и сильно посмеялись. Или, допустим, «Вишнёвый сад». Но, видимо, мы пока ещё не доросли так глубоко и так фундаментально, чтобы нам Чехова понять. Время было другое, он какими-то другими своими глазами на всё это смотрел. Хотя и у его современников тоже не получилось поставить комедии.
С: Может быть, мы должны были смеяться над человеческими пороками?
ТД: С одной стороны, да. С другой – когда зритель приходит в театр, он никому ничего не должен.
С: Является ли комедия интернациональной?
ТД: Нет! Понимаете, тут всё зависит от того, под каким ракурсом рассматривается вопрос. У каждого опыт свой. Мой следующий: я ставлю спектакль в Москве, играю его. Когда мне нужно отвезти постановку в Германию, то мне требуется её переделать. Потому что какие-то энергетические и ментальные точки у зрителей там находятся в другом месте. Скорость немножко другая, эмоциональное восприятие иное, публика отличается. Плюс я же работаю для семьи. В зал приходят и дети, и взрослые. Моя задача состоит в том, чтобы все они получили удовольствие и вернулись к нам. И вот такая семейная театральная публика в разных странах разная.
С: Над всем ли можно шутить?
ТД: Думаю, тут стоит различать на можно ли и на нужно ли. Это разные вещи.
#GALERY#
С: На ваш взгляд, чем постановка комедии отличается от постановки трагедии или драмы?
ТД: По собственному опыту могу сказать вот что. Если я понимаю, что мне в репертуаре среди умных, нежных, трогательных постановок не хватает какого-то очень весёлого спектакля, то я делаю что-то комическое. И это ох какой тяжкий труд, потому что там я выверяю не только каждое слово, но и каждую секунду.
На мой взгляд, комедию надо ставить с секундомером. У неё очень короткий рычаг, и я не могу зрителям дать возможность посмеяться, а потом оставить их на время в покое. Если я в ближайшие минуты не дам им опять ту же волну, их внимание уйдёт и будет потеряно. И, знаете, по собственному опыту я уже знаю, что если на репетициях я начинаю смеяться, то постановку надо снимать. Иначе мы падаем в какой-то междусобойчик и в такой вот капустник для себя.
С: Тереза, вы в работе тиран и сумасброд?
ТД: Нет, я бы так не сказала. Вообще, в нашем театре очень сильная дисциплина. Во время подготовки новой постановки мне не нужно ничего актёрам заново объяснять. У нас не принято опаздывать на репетиции, приходить не готовыми и не разогретыми. Также у нас не принято репетиции задерживать, как бы парадоксально это ни звучало. Если я назначила до трёх часов, то она будет до трёх часов. Передо мной, кстати, обязательно стоит будильник.
С: Что такое клоунада? Чем она отличается от обычных актёрских активностей?
ТД: Ничем! Когда у нас был театр клоунады, я всё время пыталась доказать, что клоунада – один из театральных жанров и вообще жанров актёрских. Это был не театр клоунов, это был театр клоунады как жанра.
У клоунады есть огромное количество ответвлений. Есть классическая, есть чёрная. Очень много разновидностей. Это, естественно, актёрское мастерство. Причём именно владение клоунадой как жанром позволило мне из одного театра перейти в другой, не потеряв ни одного актёра. Полностью вся труппа перешла в музыкально-драматический театр, не потеряв при этом ни одного человека.
С: Тереза, некоторое время назад в вашем театре состоялась премьера спектакля «На бойком месте» по пьесе Александра Островского. Расскажите немного об этом.
ТД: Когда режиссёр Ирина Пахомова пришла ко мне для того, чтобы поставить этот спектакль, она сказала, что её задумку можно реализовать только у нас. Она изучила весь наш репертуар и увидела, что здесь есть такие актеры, которые могут сделать всё, что ей нужно.
С: Кому Островский нужен сейчас?
ТД: Он всем нужен. Для того, чтобы подумать немного, и для того, чтобы душу чем-то кормить. Мы же для этого ходим в театр.
С: Вы в своём театре доверили постановку спектакля другому режиссёру. Прежде всего, по какому принципу вы доверяете другому режиссёру? Что нужно сделать, чтобы попасть к вам и поставить спектакль на вашей сцене?
ТД: Нужно, чтобы я сходила на ваши спектакли, посмотрела их, познакомилась с вами и поняла, как вы работаете. То есть чтобы я увидела результат – продукт, который вы делаете. Чтобы в нём я нашла ответы на все вопросы, которые задаю себе: зачем, почему, кто, где, когда и так далее. А ещё зачем мне это было надо, каково послевкусие, с чем я ухожу после этого спектакля. Это, кстати, вопрос, который очень часто задаю себе я. О чём моя публика будет говорить дома на следующий день за завтраком. Также для того, чтобы ко мне пришёл режиссёр, я должна понимать, что он не хам. Что он не ставит спектакль себе в радость и в удовольствие, а ещё не говорит мне: «А я так вижу».
С: Насколько купирован текст Островского в постановке?
ТД: Практически не купирован. Самые главные вещи там остались.
С: Что происходит, если вы понимаете, что в чём-то не согласны с режиссёром?
ТД: Если я не соглашаюсь, то должна это аргументировать. Если мои аргументы не перевешивают, значит меня переубедили, и прав режиссёр.
С: А можете, пользуясь своим руководящим положением, приказать режиссёру?
ТД: Нет! У меня в театре люди прекрасно знают, что, приходя туда на работу, они становятся моими коллегами. Мы должны друг друга уважать. Ситуации могут быть разными. Я не господь бог и могу чего-то не знать, что-то не понять. Но в конечном итоге мы доводим работу до конца. А дальше говорит публика – да или нет.
С: На ваш взгляд, как определить срок жизни спектакля?
ТД: Срок жизни спектакля определяет опять же зритель. Бывает, что и на плохие спектакли публика ходит долго. При этом у нас в театре нет постановки, на которую не очень хорошо ходят люди, но при этом её не любят актёры. Это тоже очень важный момент. Потому что, если актёры это спектакль любят и играют его, что называется, в полную силу, у постановки всё равно находится своя аудитория.
Фото: Елена Киселёва
